Потомки солнца

Это такая история, где вербатим о работе, о трудовых отношениях, о карьере и много еще о чем, произносят актеры, копируя и манеру говорить. А некоторые из этих героев, из тех, кто рассказывал авторам спектакля о своей жизни, подходят к микрофону или камере, чтобы прочитать классические тексты — Достоевского и Платонова. Это очень интересно слушать, как художественный текст лишается театральности, становится документальным (кусочек из Платонова читали так, как будто это какая-то скупая хроника), а текст документальный, наоборот, становится поводом для игры, для интерпретации.
Здесь — внушительный временной размах — есть тексты очень пожилых (например, зачитывают текст одной старушки из номенклатурной семьи, а потом показывают ее на экране). Поражает, как живуч страх. Уже сейчас в 2017 эта женщина, у которой расстреляли отца, посадили мать, отвечая вполне приветливо и подробно, вдруг напрягается и быстро говорит: «про политику я не буду говорить, ничего не знаю». Такая привычка — быть начеку. Есть и совсем молодая девушка, родившаяся в год развала СССР. И когда слушаешь ее монолог, хочется размышлять о каких-то генетических, исторических вещах. Потому что сентенции эти бюрократическо-иждивенческого толка очень живучи и пугают именно в молодых — работа скучная, зато болеть можно сколько хочешь и т. д.
Спектакли Стадникова для меня — это всегда еще размышление о театре, проверка. И вот тут, например, я снова думала, как сложно и странно монтируются художественные тексты и документальные. Кусочек из «Преступления и наказания», допрос Раскольникова, он такой эстетский на фоне, например, протокола допроса Бухарина. А с другой стороны, начинаешь думать про то, как живуча традиция иезуитского, издевательского, ерничающего насилия власти, судебной, в первую очередь. Несмотря на множество тем, для меня этот спектакль именно про суд, тотальный, вывернутый наизнанку, суд как основополагающий принцип русской, советской, постсоветской жизни. И эта бесконечность — она и в нескончаемой нервной речи Бухарина, признающегося черт знает в чем и цепляющегося за какие-то нелепые мелочи (такая дозволенность, гибельная принципиальность), и в унылой дороге — ее в финале долго показывают на видео, а поверх плывут кусочки из документальных текстов, звучавших в спектакле, и в финальной композиции Дмитрия Власика, которую импровизационной, прислушиваясь друг к другу, исполняют актеры (хлопки и позвякивания). Хотя тут как раз ровно наоборот — вот эта финальная музыка — живая, самонастраивающийся, не требующая иерархии композиции, оставляющая свободу и возможность участия слушателю. Она про горизонталь, про сообщенничество — что мы еще можем противопоставить вертикали.

В «Потомках солнца» Стадникова-Каждан-Власика мне показалось продуктивным скрещивание художественного и документального, особенно диалога Раскольникова и Порфирия Петровича — с последним словом Бухарина. Оба доведены следствием до признания. Но контраст! В «Преступлении и наказании» признание соответствует действительно произошедшему, Порфирий подталкивает, хоть и жестким способом, не к пропасти, а к новому, спасительному, пути. Бухарина ждет уже только расстрел, и ломка следствием ничем не преломляется, простите за повтор.
Сон Раскольникова о лошади дублируется в современном пласте спектакля с видео мясобойни, техничным очищением туши от кожи и прочим механизированным натуралистическим процессом. Гуманизм и душеспасение — они только в художественном дискурсе, вынесены в урок литературы и максимально отделены от жизни. За пределами — другое, и никто это другое по первому и не пытается мерить. Обмануться разве сами обвиняемые бессознательно хотят.
Ход с высвечиванием отдельных строк из вербатимов и других каких-то вещей тоже хорош, действительно наблюдение за наблюдением, но коллаж выходит явно с заданным вектором, и в отличие от «Родины» почти поэтому не проблематизирует самого вопрошающего, самих участников, которые, что вынесено в титры, все родились в СССР. Музыка и видеоряд расслаивают действие, добавляя непрозрачности и нелинейности, но все равно не могут скрыть этого конфликта между проговариваемым отказом от четкого посыла-высказывания и самим устройством коллажа. В итоге странным образом рыхлое уживается со спекулятивным или даже оборачивается им.

Посмотрела вчера второй раз «Потомки солнца». Кажется, что Сахаровская центр — очень подходящее пространство для этого спектакля: все хорошо слышится, видится и заметнее становится работа на стыке живого и технически опосредованного опыта. Несовпадение живого действия и съемки произносящих те же реплики актеров сначала вызывает беспокойство, но довольно быстро перенастраивает восприятие на два регистра. Возможность переключения между ними создает дополнительную дистанцию по отношению к обоим элементам — и при этом усиливает их. Что-то близкое происходит в «Индивидах и атомарных предложениях», где еще более отчетливо заложена эта динамика непрерывности/прерывания. В «Потомках солнца» она работает, скорее, на исследование природы документа. Совпадение съемки и живого действия в одной из последних сцен показывает живое, становящееся документом, живой документ.

Спектакль определенно для зрителя думающего, готового воспринять необычный формат. В нем задействованы, помимо профессиональных актеров, обычные люди. Лично для меня это было очень интересно — посмотреть, как можно сочетать, казалось бы, несочетаемое. Но у режиссера это получилось! Всех этих людей так или иначе коснулась ушедшая эпоха — кто-то потерял родных еще из-за сталинских репрессий, кто-то жил в самом «центре» событий, а кто-то родился уже в начале 90-х. Непрофессиональные актеры воспроизводили отрывки из классических произведений, а профи зачитывали отрывки из интервью других участников, то есть обычных трудящихся людей. Я очень хотела написать рецензию, но мне это дается сложно… Есть эмоция, есть впечатление, есть много мыслей — и все это вызвано спектаклем, но сложно все это сказать словами. Нужно только понять, нужно только откликнуться на посыл режиссера и его группы. Тяжелые истории, поломанные и покалеченные судьбы, а над всем этим, как говорится, — «а судьи кто?». И все это действие завершается «говорящим» пейзажем нашей страны: ухабистая дорога с лужами, мимо по шоссе несутся машины, а на эту дорогу за все время сворачивает только одна машина (причем потом быстро возвращается). И на этом фоне зрителю показывают очень «говорящие» цитаты из звучавших за вечер отрывков интервью и произведений. Сильно, очень сильно! Спасибо.

Спасибо за спектакль. Затягивает. Сильное начало, Достоевский, «Преступление и Наказание», частная беседа Порфирия Петровича с Раскольниковым. Желание понять другого и честно высказаться самому. Через прямые откровения — осмысление прожитой эпохи. А еще чрезвычайно удачная подборка материала и видеоряда!

Отставив предания старины глубокой, хочу поддержать флеш-моб памяти о значении Сахаровского центра в нашей жизни. Я была в нем на разных событиях в качестве зрителя, во многих случаях, пассивно принимая то общественное благо, которое Сахаровский центр всегда производил. Мне довелось сделать в этом потрясающем здании спектакль Андрея Стадникова «Потомки солнца», в котором была попытка подумать о языке документальности в театре и о природе театрального творчества. В спектакле происходил обмен: театральные любители читали фрагменты из Достоевского, Толстого и Платонова, а профессиональные актрисы воспроизводили документальные интервью с присутствовавшими здесь же любителями театра. В финале все участники соединялись музыкальной пьесой-кодой Мити Власика. Здесь я впервые для себя попробовала поработать с тотальной сценографией, — поставила зрительские ряды диагонально по отношению к игровому пространству, получив таким образом угол здания в качестве сценографического элемента композиции. Это был подготовительный спектакль перед «Родиной», который игрался позже в Центре имени В.Мейерхольда. Теперь выходит все наоборот. Сначала не стало ЦИМа...

Жалею, что мало кто дошел до того нашего спектакля. Раскрою небольшой секрет тотальной сценографии. В подготовительный период я вдруг поняла, что раз будет пьеса Власика в финале, то я должна понять, что происходит с акустикой. Я специально пришла заранее одна, открыла зал, вошла и ужаснулась — в зале было настолько шумно, что я подумала, как же этого не замечала раньше, как здесь вообще можно что-то играть при таком шуме? Сначала я подумала, что слышу Садовое кольцо и расстроилась, что тонкую минималистическую (и частично шумовую) пьесу Мити, которая несла в финале умиротворяющий синтетический пафос будет очень плохо слышно, она потеряется в такой акустике. Потом я поняла, что шум производят не отголоски машин, а электрощиток, который находится в здании. Это такая, знаете, не очевидная вещь. Было не совсем ясно как этот щиток мог давать такой странный звук. Я не могла этого понять достаточно долго. Потом я доверилась этой идее, которую на самом-то деле было сложно подтвердить. Я поехала и купила несколько листов пенопласта, которым звукоизолировала огромный пустой зал Сахаровского центра от этого щитка. Понимаю, что веду этот рассказ сама с собой, но для меня в тот момент результат оказался настоящим чудом — шум, который казался шумом улицы мгновенно исчез, зал погрузился в тишину, достойную концертных залов. Я сразу увидела благородство и скромность красного кирпича этих стен, увидела все здание так, как не могла его увидеть, отвлекаясь на звук. Я поняла, что вот теперь-то все получится. И все получилось! И видео, статичный видеопейзаж из Лесосибирска и шрифт «Родина», который я к тому моменту уже придумала, но еще не оцифровала, все это тогда соединилось. Я думаю, что «Потомки солнца», возможно, были для меня даже более важным экспериментом, чем многотрудный спектакль «Родина». Во всяком случае, так мне казалось на тот момент. Я преодолела тот животный страх, который возникал у меня в этом зале с середины нулевых.

Anastasia Patlay была тогда куратором театральной программы Сахаровского центра. Это она пригласила нас показать этот спектакль и подарила эту удивительную возможность эксперимента. Спасибо тебе!